Хрустальный город

[wishmasteritza]

Название: Хрустальный город
Фандом: соционика
Автор: Черный голубь
Размер: драббл
Жанр: повседневность
Персонажи: Есенин
Рейтинг: G
Сюжет: "Я был вчера в огромном городе, где совершенно нет людей..."

Примечания: ну, почти сонг-фичочек, господа.

Хрустальный город

Есенин, как и Робеспьер, близорук со школьных лет. Его близорукость равна минус четырем с половиной, как и у Робеспьера. И Есенин, как и Робеспьер, упорно не желает носить очки, предпочитая им контактные линзы.

Разница между ними в том, что весной, с наступлением цветения, у Робеспьера не обостряется аллергический конъюнктивит, как у того же Есенина. Поэтому он может легко и спокойно ходить в линзах, мимо берез, увешанных зеленовато-желтыми сережками, и душистых лип, сквозь невидимое, но висящее в воздухе облако их пыльцы. Тогда как Есенин...

- Догадываетесь, отчего этот месяц назвали маем, да? - гудит он и шумно, мучительно тянет носом, - Потому что люди маются!

На подоконнике рядом с его локтем лежат комки использованных бумажных платков. Есенин запрокидывает голову, жмурит припухшие веки, хлопает слипшимися от слез и глазных капель ресницами, стараясь хоть немного проморгаться. Его линзы лежат в ванночке с раствором - ждут своего часа. Пытаться надеть их сейчас, на измученные весенним катаром глаза равносильно тому, чтобы сидеть и мять глазные яблоки двумя пальцами.

- Вот ты только нюни не распускай, - ворчит Жуков, проходя мимо, - И подоконник ими не уделывай.

Есенин втягивает "нюни" обратно, воспитанно выставив под ноздри указательный палец.

- Ну ладно, ладно, - добавляет Жуков чуть мягче, прикидывая, как бы не только встряхнуть подраскисшего Есенина, но и утешить, при этом без лишних нежничаний с ним, - Глаза закапал? Сейчас визин действовать начнет, посиди так. Глянь в окно - там дождь прошел, всю пыльцу прибил. Теперь поменьше сопливить будешь.

Есенин и так уже почти пять минут смотрит в окно не отрываясь. Слышно, как подоконник снаружи дребезжит от дождя и как в водосточной трубе что-то влажно скребется и карабкается, словно силясь выбраться наружу. Запотевшее стекло усеяно дождевыми каплями и истекает тонкими ручейками. Не у него одного в этот раз глаза на мокром месте. Удивительная картина проступает перед ними сейчас, сквозь мутное стекло, сквозь сбегающие по нему водяные струйки, сквозь аллергические слезы. Удивительная, необычная и очень странная.

Есенин утирает запястьем под левым веком и раскрывает глаза еще шире.

В детстве он тоже так любил - сидеть у окна, радуясь, что ему не приходится мокнуть снаружи, и разглядывать серую улицу как через толстую, но уже начинающую подтаивать льдину. Коробки зданий расплывались призраками и сливались соседними стенами, превращаясь в одну огромную казарму. Деревья размазывались по ним черными акварельными кляксами. В этой серой пелене то и дело вспыхивали автомобильные фары и фонари, и поскольку за дождливым стеклом абсолютно все было не совсем нормальным и реальным - из них легко можно было нафантазировать огромные глаза филина, праздничные китайские фонарики или блуждающие болотные огоньки.

Но это в детстве. Сейчас нет нужды напрягать ни фантазию, ни подслеповатые глаза. Город за забрызганным окном стал вроде бы жестче, выставив грани и углы стен, балконов, карнизов, кронштейнов, барельефов, балюстрад - и в то же время хрупче, неимоверно хрупче. Словно весь оделся в горный хрусталь, от фундаментов до самых шпилей. Щелкни по нему легонько - мелодично зазвенит; ударь посильнее - пойдет трещинами. Дождь уже не шумит, и в городе стоит тишина, хотя на улицах полно народу. Есенин не может разглядеть ни лиц, ни одежд, но какое-то шестое чувство тревожно нашептывает ему: все прохожие - на одно лицо; и даже на один плащ. Все это - один и тот же человек. Он фланирует между струйками, которыми исчерчено окно, и отражается во множестве изломанных граней хрустального города: открывающихся и закрывающихся стеклянных дверях и форточках, витринах и стендах, но прежде всего, конечно, - лужах. Его отражения-близнецы кивают друг другу, улыбаются, обнимаются, пожимают руки, то встречаются, то расходятся в разные стороны. При этом никто ни с кем не спорит, никто ни с кем не ссорится - отражения отражений к этому не приучены. Один из них - единственный настоящий - сворачивает за угол и удаляется вглубь лабиринта граней. Все остальные пропадают по соседним переулкам, вроде бы и не преследуя его, но не умея сделать ни одного самостоятельного шага. Скоро на улице, куда выходит окно есенинского дома, не остается никого. Ни живых, ни мертвых, ни настоящих, ни отражающихся.

Тяжело брякает одиночная капля о наружный подоконник.

- На что ты там так смотришь? - удивляется Робеспьер и устраивается рядом с Есениным, чтобы тоже найти то удивительное, странное зрелище. Есенин молча качает головой; его близорукие слезящиеся глаза видели больше, чем ему хотелось бы. Он отгоняет мысли о том, что видели они, возможно, реальный город и его настоящих жителей. Глаза и правда начали слезиться меньше, и Есенин, еще раз промокнув их салфеткой, тянется за контейнером с линзами.

Надеть обе. Вернуть себе нормальное зрение. Забыть о том, что ты видел.

Выбраться из лабиринта хрустального города.