Объятие.

[wishmasteritza]

Название: Объятие
Фандом: Guilty gear
Автор: Черный голубь
Размер: драббл
Жанр: ангст, даркфик
Персонажи: Заппа, С-ко
Рейтинг: R
Сюжет: суицидально-депрессивный фанфик

Объятие

Электрический свет клубится в густом тумане, обволакивая головы фонарей мутными желтовато-белыми нимбами. Через всеместную пелену сквозит синева вечера. Фонари выстроились в ряд, по одному через подвески длинного моста, которые то совсем исчезают из видимости, то повисают в воздухе половинками, то проступают целиком, четко и внезапно.
Человек, достигнув середины моста, становится собой из неясной и чем-то зловещей фигуры вдалеке: молодым, невысоким и настолько худым, что жалко смотреть. Незастегнутое драповое пальто серого цвета, еще месяц назад нормально на нем смотревшееся, теперь сидит явно мешковато. Голову, не покрытую никаким убором, человек втягивает в ссутуленные плечи, руки без перчаток прячет в карманы (там, где заканчивается рукав и начинается прорез кармана, видны бледные полоски запястий). Остановившись и не глядя по сторонам, он аккуратно перебирается на балку по ту сторону, ухватывается за чугунные перила и наклоняется сильно вперед всем корпусом, провисая на вытянутых руках. Вниз человек прежде времени не смотрит. Рано или поздно устанут руки или отмерзнут пальцы, или то и другое сразу, и тогда-то он туда полетит. Этот мост показался ему надежно высоким; как высок и шанс разбиться о мраморно-твердый лед так, что костей не соберешь. И никто не соберет: это вам, дорогие доброжелатели, не из петли вытащить и не искромсанные руки зашить.
Страшно? Очень. Не меньше, чем в тот и в другой раз. Но он должен. Умереть сейчас, чтобы завтра... никто больше не умер по его вине.
Даже если ты и псих, даже если убийца, даже если тебе удалось убедить в этом самого себя - в тебе должно хватить мужества спасти много-много чужих жизней ценой одной своей.
... ведь должно же?

Поднялся несильный ветер: носит редкий снег, проходится по волосам, играет шарфом из легкой нежно-малиновой ткани, не обмотанным вокруг шеи, а просто перекинутым через нее.

И все-таки - почему? Почему ты продолжаешь убивать, а, Заппа? Ты же толком и не умеешь этого делать. И ненавидеть ты умеешь, наверное, хуже всех в этом мире. Ты и сейчас, как в детстве, скорее, весь сожмешься, скорчишься и забьешься в какой-нибудь угол, чем ответишь ударом на удар. И не всякого ребенка нынче обидеть так же легко, как тебя.
А все еще не убит ты только потому, что... с некоторых пор появилось, кому вступиться за малахольного тебя. Рвать на куски челюстями, полными острейших зубов, сворачивать шеи, живьем вырывать глазные яблоки, поджаривать высоковольтными разрядами в зажатых клешнях, проникать в плоть и быстро-быстро выедать внутренности.
Появилось, кому защищать тебя от злых людей.
... А кому защищать людей - от тебя?

Человека на мосту вздрагивает все чаще, тем крепче и упрямее руки сжимают перила.

... Но та симпатичная молодая девушка, у которой с головы свисали целые лоскутья содранной кожи, покрытые волосами, а лицо было изъедено до состояния пористой губки.
... Добропорядочный старик, превращенный в головешку.
... Трехлетний ребенок, изрубленный в мелкие кусочки обоюдоострым бритвенным тесаком, которыми же ты потом нашпиговал его... оставшиеся целые части.
... Беременная женщина, из которой был вырезан и полусъеден плод.
... Мужчина среднего возраста с отпиленной головой и следами по всей шее и части лица, поскольку голову удалось отпилить далеко не сразу.
Какое зло причинили тебе - они? В чем еще они виноваты перед тобой, помимо того, что и ребенок, и старик, и девушка, и женщина, и мужчина - были кем-то любимы и не были в жизни одиноки?
Никого из этих людей ты, конечно, не знал и, более того, не помнил даже, как и чем убивал их. Единственное, что ты помнил очень хорошо, после каждого из убийств, - что ты ненавидел своих жертв. Чужой, не своей, конечно, ненавистью. Но ненавистью сильной, всепоглощающей и самозабвенной; словно любовь, подвешенная за ноги.

Долгий дрожащий выдох летит недалеко вперед прозрачным облачком.

Медики, исследовавшие трупы, только диву давались. Ну не может человек, здоров он там или психически болен, так изглодать тело, не имея собачьих зубов, не может оставлять цепочки таких укусов, потому что не сколопендра, не может так поражать током без соответствующего прибора с клеммами под рукой... Ах, тебе бы и самому больше всех хотелось верить в то, что все это - не твоих рук дело!... Рук. И клыков. И ногочелюстей. И энергетических щупалец.
Общественность, прослышавшая о злодеяниях маньяка, конечно, вопияла. Немногие из них знали, какая у тебя, от природы, кроткая душа и голубиное сердце; и что работая в благотворительном фонде, ты всю жизнь стремился помогать людям, а не вредить им. Тебе еще повезло, что этими "немногими" оказались не последние в обществе люди: глава Священного Ордена паладин Кай Кайске и светило медицинской науки доктор Фауст. Это благодаря им ты попадал то в тюрьму, то в монастырь, то в психиатрическую клинику - а не сразу, скажем, в газовую камеру.
Потому что они действительно хотели тебе помочь.
"Экзорцизм", настаивал Кай Кайске.
"Галоперидол и депривация", авторитетно заявлял доктор Фауст.
"Как же Вы, лишая сна и вкалывая антипсихотики, планируете изгнать из несчастного всех этих злых духов!"
"Ради Вашего же бога, молодой человек, что за "злых духов" породило Ваше экзальтированное воображение! Сожалею, но данный случай явно выходит за границы Вашей компетенции, поскольку мы имеем дело с самой что ни на есть реккурентной шизофренией в ее параноидной форме. В данный момент болезнь находится на этапе иллюзорно-фантастической дереализации и деперсонализации, о чем свидетельствует усиление и сенсориализация бредовых идей, иллюзорно-фантастическое восприятие окружающей обстановки и начало онейроидного помрачения сознания. Даже не разбираясь достаточно в подобных психических отклонениях, Вы, тем не менее, не станете отрицать очевидного? Слуховые и зрительные галлюцинации моего пациента, впадение в истероидное состояние, приступы немотивированной агрессии - вот и все Ваши... "злые духи"".
"Никоим образом не подвергаю сомнению Ваш профессионализм, но Вы бы лучше подумали о том, души скольких, чуть было не оставшихся гибнуть в стенах вашей клиники, были очищены в соборе святой Морганы! Наш священник видел этого человека, в бесноватых он разбирается не хуже вашего, доктор, а если подумать - то и лучше. Вы хоть раз наблюдали за тем, как этот юноша пускает слюни, в каких диких судорогах он корчится, как деформируется при этом его тело, какие страшные нечеловеческие крики издает? На что все это, по-Вашему, похоже - скажете, на обычную эпилепсию или каталепсию?!"
"Скажу, что - на новую разновидность реккурентной шизофрении, которая нуждается в своем изучении, прежде чем будет разработано ее лечение. Вот почему я и должен предложить квалифицированную медицинскую помощь больному - а что готовы предложить Вы? Несколько слов, ритуальных жестов и брызгов воды с высоким содержанием серебра?".

Ветер становится холоднее, хотя при этом не усиливается.

Самому тебе было, конечно, не до капризов относительно методов оказываемой тебе помощи. Ты с одинаковым энтузиазмом воспринимал окропление святой водой, бесчисленные осенения крестным знамением, "Anima Christi" и прочие напыщенно-заунывные молитвенные песнопения, завивающиеся под мрачными сводами собора, а также уколы, смирительные рубашки, инсулиновые комы и беседы с жутковато-доброголосым доктором. При этом, кажется, ты один слышал рычание собаки из-под своей больничной койки: негромкое и делающееся все более тихим, но угрожающее и чувствительно проводящее своими раскатами по нервам, как по ребристой стиральной доске. Один замечал мечущихся между колоннами собора серых призраков, стремящихся освободиться из-под ремней и обвязок.
То, что делали с тобой священники и медики - им не нравилось.
И все же, покидая в конце концов стены монастыря, а потом, через три года, и психиатрической клиники, ты очень хотел верить в то, что покидаешь их здоровым и нормальным. Навсегда. Но вера твоя была разрушена буквально на последних минутах, когда в тебе, никем не удерживаемом, вдруг воспряли от медикаментозного дурмана (или литанийного сна?) духи - ВСЕ РАЗОМ. Во главе с Эско в состоянии холодного бешенства. И в живых после устроенного тобой погрома в клинике не осталось практически никого - ни пациентов, ни больничного персонала, ни охранников. Кто-то из духов, кажется, обезглавленный Рау, на прощание глумливо пропел, отражаясь в остекленевших глазах главного врача: "Medice, cura te iiiiiiiiiiiipsum...".
И последним, кто возвратился в тебя, - был ты сам. На окраине города.

Туман рассеялся почти полностью, являя взгляду такой же, впрочем, неутешительно-белый, без единого следочка лед. Он так далеко внизу, что кажется даже близко.

Жаль, что ни офицер Кайске, ни доктор Фауст не оценили твой скромный вклад в попытки разрешения сей проблемы. Ты-то теперь понимаешь, что лучше всех их знал, как на самом деле стоило с тобой поступить. И если они знали то же самое, то одному помешала порядочность и честь, другому профессиональная гордость и страсть к экспериментам - а значит, толку от всех их знаний! Кай нашел тебя на заднем дворе монастыря, обрезал веревку, на которой почти удалось благополучно повеситься, и накричал за то, что ты "чуть было не поддался самому малодушному из смертных грехов". Порезы на внутренней стороне локтя тебе зашивал доктор Фауст. Собственноручно. И собственноручно же потом выписал целую кучу дополнительных антидепрессантов.
Но теперь здесь, к счастью, нет ни Кая с его проклятой честностью, ни Фауста с его чертовой клятвой Гиппократа, и вообще - ни единого прохожего. Какой удачный момент, какой отличный шанс положить всему этому конец. Хватит безумств. Хватит убийств. Хватит... чужой ненависти.
Завтра - никто больше не умрет по твоей вине.

В мозгу, осознавшем, что дело-то плохо, начинают бешено мелькать образы: медное распятие в изголовье кровати, освещенное бледным утренним светом; рука матери, как-то очень длинно свисающая с залитого кровью стола; лицо Кая Кайске, серьезное и вместе с тем сочувственное; осколки зеркала, в каждом из которых - по взъерошенной черной, готовой прыгнуть и вцепиться зубами собаке.
В какой-то миг Заппа чувствует, что в самом деле падает, еще больше вперед и вниз. Голова закружилась пуще, когда он зажмурился - зачем-то. На его зажмуренных глазах толстый лед внизу исходит трещинами, взрывается, взлетает вверх осколками. И целая бездна темного шелка волнуется складками и складочками. Настолько темного, что случайные снежинки, срывающиеся с балки под ногами и исчезающие в ее извивах, кажутся пронзительно, контрастно, непрозрачно-белыми.
"Спрячь себя в нас от других людей, - слои шелка ласкаются друг о друга, - Спрячь от других людей в нас - себя".
... но спасти мир от себя Заппе не дали по-человечески и в этот раз.
Он не дернулся и даже не вздрогнул. Вот будь это кто-нибудь из живых - точно бы свалился с моста. От неожиданности. А к ее прикосновениям Заппа давно привык. И уяснил, что сопротивляться им - грозит БОЛЬЮ. Ужасной. Нечеловеческой.
Две руки мягко, палец за пальцем, и непререкаемо ложатся на его так до конца и не расставшиеся с перилами кисти. Сжимают, не давай шевельнуть. После чего обладательница мертвых рук переходит к объятиям.
Она обнимает его, как мать: прижимая к себе голову, держа ладони на лбу, спуская их на глаза, уже влажные от слез (Ничего не бойся. Я рядом). Как сестра: запахивая на нем пальто, укрывая плечи жестом, точно накидывающим невидимый плащ (Не делай того, о чем сам же будешь жалеть). Как любовница: складывая руки крест-накрест на его груди, распуская костляво-тонкие пальцы, вдавливая обратно в чугунный узор перил (Мой и только мой. Никому не отдам).
Женщина, сумевшая когда-то собой заменить одному весь мир, а у другого - его украсть. Ставшая для одного смыслом жизни, а для другого - ее проклятием.
Длинные волосы, черные, как сажа пожарища, словно когда-то они сгорели от своего же рыжего пламени, смешались с его каштановыми волосами на виске, упали несколькими прядями ему на плечо. Руки перехватывают под горлом, сводят локти вместе и тянут к себе, заставляя его тело выгнуться луком.
Шагни обратно за край.

Текст помогала вылизывать  Стась Санти