"- Автор, вам бы бету...
- Читатель, да мне б двустволку!"
- Читатель, да мне б двустволку!"
… и все же я никак не себе не уясню: в чем же здесь дело? Почему так происходит? Ведь обе мы делаем, казалось бы, одно и то же… но насколько по-разному! И стараемся, и любим свое дело одинаково, и вкладываем в него поровну сил… Но в результате тексты получаются такие разные.
Почему? – я уже устала спрашивать себя об этом. О причине сей разности: в чем она кроется? Опыт? Сила мастерства? Взгляд на мир?
А, возможно, и то, и другое, и третье. Мы с тобой тоже, в конце концов, не близнецы. Хоть и похожи – в некотором смысле.
Почти всеми твоими текстами так и тянет любоваться, вот какими они у тебя получаются. Они гордые, решительные и не боятся никого и ничего. Никакая критика не выдерживает их, даже самая крючкотворная, гнусящая что-то про «онтологически незавершенный и неустойчивый мир» и «бихейвиористский кретинизм героев».
Они похожи на пустыню с песком чистейшего золота, ослепительным солнцем и бескрайним небом, настолько синим, что смотреть на него больно глазам – всем, которые не синие, разумеется.
Они похожи на огромных львов с золотистыми гривами, царственно ступающих по золотому песку, вздымающемуся из-под их лап.
Они похожи на стройных высоких людей с длинными волосами цвета солнца, которые взлетают, когда они запрокидывают голову, и лучи рады стегнуть их по всей длине, от корней до самых кончиков. Львы шествуют за ними покорными псами, а сами эти люди глядят на солнце как на равного, не моргая и не щурясь.
Потому что они сами рождены из солнца и в солнце. И какими бы ты ни пыталась их сделать – угрюмыми, темными, пугающими, отталкивающими, усложненными сверх меры – их свет продолжает гореть ровно и ярко.
Мои тексты – наверное – тоже мечтали бы родиться сильными, яркими и гордыми. Однако все это, столь ценное и желанное, они променяли на… свободу. Сомнительную свободу. Вот что показалось им самым заманчивым. А от свободолюбия до своеволия, как известно, - один шаг. Если не полшага. Вот только воли спокойно и терпеливо усидеть на одном листе, дождаться и дозреть до своей истинной красоты и гордости им как раз и не хватает. Они дергаются, кривляются и выворачиваются из-под пера, пытающегося их мало-мальски обточить. Они наперебой кричат о своей свободе недорисованными ртами, немедля соскакивают с бумаги уже на предпоследнем штрихе, не дожидаясь, пока будет поставлена хотя бы точка, и с каким-то ожесточением отряхиваются от остатков бумаги и сдирают ее со спин друг друга.
И что же в итоге получается из этого? Честно говоря, мало чего хорошего: получаются они. Поврежденные тем же самым пером по собственной неосторожности – хромые, калечные-увечные, косые, мелкие, трясущиеся и слабые. Какая уж тут, к черту, красота и сила… Они боятся света, боятся тьмы, боятся лишнего «ха» и глупого «ох» в свою сторону.
… или, может, это я сама не до конца понимаю и вижу их? Может, это только мне они видятся такими? И совсем ни к чему столь трепетно прижимать их к себе, укрывать от насмешек, летящих мне в спину, отогревать дыханием? Они, в общем-то, и сами могут неплохо постоять за себя… Некоторые из них, во всяком случае.
Это, конечно, не те – тихие, робкие, маленькие, втягивающие голову в плечи, они почти ничего не говорят, только смотрят на все и вся снизу вверху своими большими, чуть испуганными сверкающими глазами. Гм… я ошибалась. Если чего в них и есть прекрасного, так это глаза. Разноцветные, ярчайшие драгоценные камни – сапфиры, изумруды, рубины, алмазы, янтари, агаты… Единственное, чем успевается одарить каждого из них. Вот только люди не всегда смотрят им в глаза…
Да и те, другие тексты, которые не чета этим тихоням, отнюдь не на каждого из людей изволят рассияться своими глазами-драгоценностями; так, изредка и лукаво поблескивают ими, бесовскими угольками. И вообще, гораздо больше им нравится водить людей за нос. А если носы от них не воротят в негодовании – не прочь и за волосы потаскать. Такие вот наглецы; крутятся, вертятся, гаденько хихикают, сулят свою разгадку – и дразнятся воздушными поцелуйчиками, посылаемыми из зеркал и их отражений, тянут издевательски и приторно сладко, словно ириску: «Какойярааааазный! Авоттакойнепредсказууууемый!», и уворачиваются от понимания, выписывая гибкие восьмерки.
И ни я, ни даже само перо никогда не знает, что вывернется из-под него в следующий момент: застенчивый молчаливый ангелок или хихикающий вертлявый чертенок.
С ними мне нелегко. И им со мной, наверное – не легче. Однако ни тех, ни других я все же не подставлю под чужое перо. Не доверю чужим рукам, пусть бы они во мгновение ока исцелили их хромоту и кривобокость. Мне все-таки не нужно этого. А текстам, думаю, - и подавно.