Морошковый джем.

Название: Морошковый джем
Фандом: Guilty gear
Автор: Черный голубь
Размер: драббл
Жанр: повседневность и "кухонная" философия
Персонажи: Джем, Чипп
Рейтинг: G
Сюжет: небольшая история о странном имени-фамилии Джем Курадобери

Морошковый джем

- Мэй... ко... ть... йян...
С горем пополам, водя пальцем по заполненным чернилами бороздкам, Чипп разобрал три вырезанных на карточке иероглифа.
Мда. Все-таки японская хирагана в тысячу раз проще и понятнее. А китайцы походу ничего, кроме своей кандзи, не признают. И слишком любят впихивать в одну закорючку по целому абзацу.
Чем-то эти их иероглифы похожи на... домики из спичек. Но если сложить такой трудно, то разложить иероглиф на знакомые слоги, как оказалось, - не легче. С чем себя Чипп и поздравил и даже ощутил некоторый прилив гордости за свои лингвистические мытарства.
- Что еще за "мэйкотьян"? - окликнул он сидевшую за столом Джем.
Нет, а что такого, в самом деле, было в той бумажке? Заклинание вызова страшного-злобного китайского духа? Надо было видеть, как девчонка изменилась в лице, как перегнулась (точнее, порывисто перекинулась) к нему через весь стол и цапнула карточку с закорючками.
- Как она к тебе попала?? - Джем пробормотала под нос что-то похожее на "кайсуда!" и смяла карточку. А поскольку та оказалась из плотной бумаги - несколько раз быстро сжала-разжала пальцы, - Заказала же новые визитки, почему остались какие-то из старых...
- Визитки? Так это ты у нас, что ли, "Мэйко Тьян"? - Чипп поднял бровь, - Так тебя на самом деле зовут?
- Звали. В Колонии, - кратко ответила Джем, сплетая пальцы на затылке, склоняясь над книгой и делая вид, будто доходы и расходы ресторана интересуют ее сейчас больше всего на свете.
- А как же "Курадобери Джем"?
Тьфу ты. Мало того, что об ее фамилию язык сломать можно, так теперь выясняется, что она ненастоящая.
- А это одно и то же, - сообщила Джем колонкам циферок, почесала бровь кончиком карандаша и мелко записала что-то в книге, - Просто звучит по-другому, вот и все. Азиаты говорят "Курадобери нюйши", европейцы - "мисс Клаудберри". Какая разница?
- Вообще никакой, ага. "Ку-ра-до-бе-ри Джем" - "Мэйко Тьян"... Знаешь, последнее проговаривается проще. Да и подходит тебе как-то больше.
Резким движением девушка воткнула карандаш за круглую заколку, на манер деревянной шпильки, и вскинула голову от книги.
Больше подходит? Ну конечно. В Колонии она только и слышала: "Носи фамилию Тьян, как самое дорогое сокровище, полируй его пятью добродетелями - и делай из него свое самое главное достоинство, Мэйко. Где бы ты ни оказалась - не смей уронить честь семьи Тьян.
Придет время - и ты украсишь родовую фамилию фамилией своего мужа, такой же звучной и гордой. Ты помнишь, что главное для хорошей жены - долг и благодарность, воздаяние перед супругом и его родителями, Мэйко?
Если ты выйдешь замуж за птицу - ты должна лететь за ней. Если ты выйдешь замуж за собаку - ты должна следовать за ней всюду, куда бы та ни побежала. Если ты выйдешь замуж за ком земли - ты должна сидеть подле него и оберегать его покой".
Незавидная участь ждала Мэйко Тьян, оставшуюся прозябать в Колонии, чего уж говорить. Хорошо, что умница Джем Курадобери все сделала быстро и правильно. Ей-то теперь точно никто не подсунет в мужья ни птиц, ни собак, ни комки земли. И родителей своего мужа Джем Курадобери станет почитать только в том случае, если действительно будет за что, а прислуживать станет - себе и только себе.
- "Мэйко Тьян" больше нравилось моей семье. "Джем Курадобери" - так больше нравится мне. Жаль, что тебя, Зенуфф, никто не спросил, - девушка постаралась ухмыльнуться как можно более едко, - чего и как больше нравится тебе.
Зенуфф в ответ философски пожал плечами. Не каждому, что поделать, доступна в жизни такая роскошь: в пух и прах разосраться со своей семьей из-за какой-то фамилии.
Он, если уж на то пошло, вообще не помнит, чтобы у него когда-то была нормальная семья.

запись создана: 20.02.2013 в 01:29

@темы: повседневность, Guilty gear, фанская фикция

---

Объятие.

Название: Объятие
Фандом: Guilty gear
Автор: Черный голубь
Размер: драббл
Жанр: ангст, даркфик
Персонажи: Заппа, С-ко
Рейтинг: R
Сюжет: суицидально-депрессивный фанфик

Объятие

Электрический свет клубится в густом тумане, обволакивая головы фонарей мутными желтовато-белыми нимбами. Через всеместную пелену сквозит синева вечера. Фонари выстроились в ряд, по одному через подвески длинного моста, которые то совсем исчезают из видимости, то повисают в воздухе половинками, то проступают целиком, четко и внезапно.
Человек, достигнув середины моста, становится собой из неясной и чем-то зловещей фигуры вдалеке: молодым, невысоким и настолько худым, что жалко смотреть. Незастегнутое драповое пальто серого цвета, еще месяц назад нормально на нем смотревшееся, теперь сидит явно мешковато. Голову, не покрытую никаким убором, человек втягивает в ссутуленные плечи, руки без перчаток прячет в карманы (там, где заканчивается рукав и начинается прорез кармана, видны бледные полоски запястий). Остановившись и не глядя по сторонам, он аккуратно перебирается на балку по ту сторону, ухватывается за чугунные перила и наклоняется сильно вперед всем корпусом, провисая на вытянутых руках. Вниз человек прежде времени не смотрит. Рано или поздно устанут руки или отмерзнут пальцы, или то и другое сразу, и тогда-то он туда полетит. Этот мост показался ему надежно высоким; как высок и шанс разбиться о мраморно-твердый лед так, что костей не соберешь. И никто не соберет: это вам, дорогие доброжелатели, не из петли вытащить и не искромсанные руки зашить.
Страшно? Очень. Не меньше, чем в тот и в другой раз. Но он должен. Умереть сейчас, чтобы завтра... никто больше не умер по его вине.
Даже если ты и псих, даже если убийца, даже если тебе удалось убедить в этом самого себя - в тебе должно хватить мужества спасти много-много чужих жизней ценой одной своей.
... ведь должно же?

Поднялся несильный ветер: носит редкий снег, проходится по волосам, играет шарфом из легкой нежно-малиновой ткани, не обмотанным вокруг шеи, а просто перекинутым через нее.

И все-таки - почему? Почему ты продолжаешь убивать, а, Заппа? Ты же толком и не умеешь этого делать. И ненавидеть ты умеешь, наверное, хуже всех в этом мире. Ты и сейчас, как в детстве, скорее, весь сожмешься, скорчишься и забьешься в какой-нибудь угол, чем ответишь ударом на удар. И не всякого ребенка нынче обидеть так же легко, как тебя.
А все еще не убит ты только потому, что... с некоторых пор появилось, кому вступиться за малахольного тебя. Рвать на куски челюстями, полными острейших зубов, сворачивать шеи, живьем вырывать глазные яблоки, поджаривать высоковольтными разрядами в зажатых клешнях, проникать в плоть и быстро-быстро выедать внутренности.
Появилось, кому защищать тебя от злых людей.
... А кому защищать людей - от тебя?

Человека на мосту вздрагивает все чаще, тем крепче и упрямее руки сжимают перила.

... Но та симпатичная молодая девушка, у которой с головы свисали целые лоскутья содранной кожи, покрытые волосами, а лицо было изъедено до состояния пористой губки.
... Добропорядочный старик, превращенный в головешку.
... Трехлетний ребенок, изрубленный в мелкие кусочки обоюдоострым бритвенным тесаком, которыми же ты потом нашпиговал его... оставшиеся целые части.
... Беременная женщина, из которой был вырезан и полусъеден плод.
... Мужчина среднего возраста с отпиленной головой и следами по всей шее и части лица, поскольку голову удалось отпилить далеко не сразу.
Какое зло причинили тебе - они? В чем еще они виноваты перед тобой, помимо того, что и ребенок, и старик, и девушка, и женщина, и мужчина - были кем-то любимы и не были в жизни одиноки?
Никого из этих людей ты, конечно, не знал и, более того, не помнил даже, как и чем убивал их. Единственное, что ты помнил очень хорошо, после каждого из убийств, - что ты ненавидел своих жертв. Чужой, не своей, конечно, ненавистью. Но ненавистью сильной, всепоглощающей и самозабвенной; словно любовь, подвешенная за ноги.

Долгий дрожащий выдох летит недалеко вперед прозрачным облачком.

Медики, исследовавшие трупы, только диву давались. Ну не может человек, здоров он там или психически болен, так изглодать тело, не имея собачьих зубов, не может оставлять цепочки таких укусов, потому что не сколопендра, не может так поражать током без соответствующего прибора с клеммами под рукой... Ах, тебе бы и самому больше всех хотелось верить в то, что все это - не твоих рук дело!... Рук. И клыков. И ногочелюстей. И энергетических щупалец.
Общественность, прослышавшая о злодеяниях маньяка, конечно, вопияла. Немногие из них знали, какая у тебя, от природы, кроткая душа и голубиное сердце; и что работая в благотворительном фонде, ты всю жизнь стремился помогать людям, а не вредить им. Тебе еще повезло, что этими "немногими" оказались не последние в обществе люди: глава Священного Ордена паладин Кай Кайске и светило медицинской науки доктор Фауст. Это благодаря им ты попадал то в тюрьму, то в монастырь, то в психиатрическую клинику - а не сразу, скажем, в газовую камеру.
Потому что они действительно хотели тебе помочь.
"Экзорцизм", настаивал Кай Кайске.
"Галоперидол и депривация", авторитетно заявлял доктор Фауст.
"Как же Вы, лишая сна и вкалывая антипсихотики, планируете изгнать из несчастного всех этих злых духов!"
"Ради Вашего же бога, молодой человек, что за "злых духов" породило Ваше экзальтированное воображение! Сожалею, но данный случай явно выходит за границы Вашей компетенции, поскольку мы имеем дело с самой что ни на есть реккурентной шизофренией в ее параноидной форме. В данный момент болезнь находится на этапе иллюзорно-фантастической дереализации и деперсонализации, о чем свидетельствует усиление и сенсориализация бредовых идей, иллюзорно-фантастическое восприятие окружающей обстановки и начало онейроидного помрачения сознания. Даже не разбираясь достаточно в подобных психических отклонениях, Вы, тем не менее, не станете отрицать очевидного? Слуховые и зрительные галлюцинации моего пациента, впадение в истероидное состояние, приступы немотивированной агрессии - вот и все Ваши... "злые духи"".
"Никоим образом не подвергаю сомнению Ваш профессионализм, но Вы бы лучше подумали о том, души скольких, чуть было не оставшихся гибнуть в стенах вашей клиники, были очищены в соборе святой Морганы! Наш священник видел этого человека, в бесноватых он разбирается не хуже вашего, доктор, а если подумать - то и лучше. Вы хоть раз наблюдали за тем, как этот юноша пускает слюни, в каких диких судорогах он корчится, как деформируется при этом его тело, какие страшные нечеловеческие крики издает? На что все это, по-Вашему, похоже - скажете, на обычную эпилепсию или каталепсию?!"
"Скажу, что - на новую разновидность реккурентной шизофрении, которая нуждается в своем изучении, прежде чем будет разработано ее лечение. Вот почему я и должен предложить квалифицированную медицинскую помощь больному - а что готовы предложить Вы? Несколько слов, ритуальных жестов и брызгов воды с высоким содержанием серебра?".

Ветер становится холоднее, хотя при этом не усиливается.

Самому тебе было, конечно, не до капризов относительно методов оказываемой тебе помощи. Ты с одинаковым энтузиазмом воспринимал окропление святой водой, бесчисленные осенения крестным знамением, "Anima Christi" и прочие напыщенно-заунывные молитвенные песнопения, завивающиеся под мрачными сводами собора, а также уколы, смирительные рубашки, инсулиновые комы и беседы с жутковато-доброголосым доктором. При этом, кажется, ты один слышал рычание собаки из-под своей больничной койки: негромкое и делающееся все более тихим, но угрожающее и чувствительно проводящее своими раскатами по нервам, как по ребристой стиральной доске. Один замечал мечущихся между колоннами собора серых призраков, стремящихся освободиться из-под ремней и обвязок.
То, что делали с тобой священники и медики - им не нравилось.
И все же, покидая в конце концов стены монастыря, а потом, через три года, и психиатрической клиники, ты очень хотел верить в то, что покидаешь их здоровым и нормальным. Навсегда. Но вера твоя была разрушена буквально на последних минутах, когда в тебе, никем не удерживаемом, вдруг воспряли от медикаментозного дурмана (или литанийного сна?) духи - ВСЕ РАЗОМ. Во главе с Эско в состоянии холодного бешенства. И в живых после устроенного тобой погрома в клинике не осталось практически никого - ни пациентов, ни больничного персонала, ни охранников. Кто-то из духов, кажется, обезглавленный Рау, на прощание глумливо пропел, отражаясь в остекленевших глазах главного врача: "Medice, cura te iiiiiiiiiiiipsum...".
И последним, кто возвратился в тебя, - был ты сам. На окраине города.

Туман рассеялся почти полностью, являя взгляду такой же, впрочем, неутешительно-белый, без единого следочка лед. Он так далеко внизу, что кажется даже близко.

Жаль, что ни офицер Кайске, ни доктор Фауст не оценили твой скромный вклад в попытки разрешения сей проблемы. Ты-то теперь понимаешь, что лучше всех их знал, как на самом деле стоило с тобой поступить. И если они знали то же самое, то одному помешала порядочность и честь, другому профессиональная гордость и страсть к экспериментам - а значит, толку от всех их знаний! Кай нашел тебя на заднем дворе монастыря, обрезал веревку, на которой почти удалось благополучно повеситься, и накричал за то, что ты "чуть было не поддался самому малодушному из смертных грехов". Порезы на внутренней стороне локтя тебе зашивал доктор Фауст. Собственноручно. И собственноручно же потом выписал целую кучу дополнительных антидепрессантов.
Но теперь здесь, к счастью, нет ни Кая с его проклятой честностью, ни Фауста с его чертовой клятвой Гиппократа, и вообще - ни единого прохожего. Какой удачный момент, какой отличный шанс положить всему этому конец. Хватит безумств. Хватит убийств. Хватит... чужой ненависти.
Завтра - никто больше не умрет по твоей вине.

В мозгу, осознавшем, что дело-то плохо, начинают бешено мелькать образы: медное распятие в изголовье кровати, освещенное бледным утренним светом; рука матери, как-то очень длинно свисающая с залитого кровью стола; лицо Кая Кайске, серьезное и вместе с тем сочувственное; осколки зеркала, в каждом из которых - по взъерошенной черной, готовой прыгнуть и вцепиться зубами собаке.
В какой-то миг Заппа чувствует, что в самом деле падает, еще больше вперед и вниз. Голова закружилась пуще, когда он зажмурился - зачем-то. На его зажмуренных глазах толстый лед внизу исходит трещинами, взрывается, взлетает вверх осколками. И целая бездна темного шелка волнуется складками и складочками. Настолько темного, что случайные снежинки, срывающиеся с балки под ногами и исчезающие в ее извивах, кажутся пронзительно, контрастно, непрозрачно-белыми.
"Спрячь себя в нас от других людей, - слои шелка ласкаются друг о друга, - Спрячь от других людей в нас - себя".
... но спасти мир от себя Заппе не дали по-человечески и в этот раз.
Он не дернулся и даже не вздрогнул. Вот будь это кто-нибудь из живых - точно бы свалился с моста. От неожиданности. А к ее прикосновениям Заппа давно привык. И уяснил, что сопротивляться им - грозит БОЛЬЮ. Ужасной. Нечеловеческой.
Две руки мягко, палец за пальцем, и непререкаемо ложатся на его так до конца и не расставшиеся с перилами кисти. Сжимают, не давай шевельнуть. После чего обладательница мертвых рук переходит к объятиям.
Она обнимает его, как мать: прижимая к себе голову, держа ладони на лбу, спуская их на глаза, уже влажные от слез (Ничего не бойся. Я рядом). Как сестра: запахивая на нем пальто, укрывая плечи жестом, точно накидывающим невидимый плащ (Не делай того, о чем сам же будешь жалеть). Как любовница: складывая руки крест-накрест на его груди, распуская костляво-тонкие пальцы, вдавливая обратно в чугунный узор перил (Мой и только мой. Никому не отдам).
Женщина, сумевшая когда-то собой заменить одному весь мир, а у другого - его украсть. Ставшая для одного смыслом жизни, а для другого - ее проклятием.
Длинные волосы, черные, как сажа пожарища, словно когда-то они сгорели от своего же рыжего пламени, смешались с его каштановыми волосами на виске, упали несколькими прядями ему на плечо. Руки перехватывают под горлом, сводят локти вместе и тянут к себе, заставляя его тело выгнуться луком.
Шагни обратно за край.

Текст помогала вылизывать  Стась Санти

запись создана: 25.03.2013 в 00:13

@темы: Guilty gear, фанская фикция, ангст, дарк

---

"Игра теней"

Итак... "понеслась"? Персонажи - Зато-Ичи и Бриджет. Играем, как Бог на душу положит, заранее я лично нифига не продумываю, спонтанность - наше все )))

Занавес, господа!

запись создана: 21.02.2013 в 02:33

@темы: Guilty gear, Homo Ludens

---

Комната.

Жмите дальше, если совсем себя не жалко. Только помните: нервные клетки не восстанавливаются, любопытство сгубило кошку, а я вас честно и благородно предупредила.

"Не выходи из комнаты, не совершай ошибку"
(И. Бродский, ага-ага)

В этой комнате ты, дорогуша, свободна. Только в ней ты можешь делать то, что тебе больше всего хочется в данную конкретную минуту – для того она и придумана.
Развлекайся, как душе угодно.
Бей оконные стекла и зеркала и смейся при этом звонко-звонко – звонче, чем звенят их осколки: вдруг да сами соберутся заново от этого звука?...
Лохмать и трепли ковер, выдирая из него целые клочья ворса.
Царапай линолеум, так глубоко, чтобы под ногти забивалась бетонная крошка.
По кусочкам отдирай обои. Лучше и удобнее всего – зубами.
Отверни водопроводный кран до упора, чтобы потом проснуться по колено в соленой воде. Можно будет пускать кораблики из салфеток, почти как в настоящем море.
Нацеди себе в стакан томатно-клюквенного сока-мусса. Его получится достаточно, если глубоко полоснуть ножом по ладони и как следует сжать кулак.
Задумчиво пожуй лепестки засушенных роз – они хрустят, как конфеты, и цветом похожи на барбарисовые леденцы.
Позволь маятнику часов загипнотизировать тебя, но не забывай при этом странно хихикать; чтобы на каждый часовой «тик» приходилось твое «хи».
Постучись головой в стену. Не волнуйся: стены все выдержат. А тот, кто живет в стене, может, и дружелюбно ответит на твой стук.
Побегай по потолку. А когда устанешь – присядь на люстру, как на стул. Это здорово расслабляет и помогает сосредоточиться.
Раскинь руки в стороны, когда стены, пол и потолок начнут сжиматься, закрой глаза и представь, будто ты стоишь на каком-нибудь Эвересте, уперевшись в его пик одними носками. А слева и справа, спереди и сзади, и над головой у тебя – один космос.
Не бойся показаться жалкой или глупой, смешной или чокнутой.
Помни: в этой комнате можно все. Для этого она и придумана.
Но убери из комнаты дверь, тщательно замажь все разбитые окна краской непроницаемого цвета, так, чтоб ни малейшей щелочки не осталось.
И никому, никому, никому, никому, никому, никому, никому

ее не показывай.

@темы: Dancing with the Muse

---

Ты и я.

И все же...

"- Автор, вам бы бету...
- Читатель, да мне б двустволку!"

… и все же я никак не себе не уясню: в чем же здесь дело? Почему так происходит? Ведь обе мы делаем, казалось бы, одно и то же… но насколько по-разному! И стараемся, и любим свое дело одинаково, и вкладываем в него поровну сил… Но в результате тексты получаются такие разные.
Почему? – я уже устала спрашивать себя об этом. О причине сей разности: в чем она кроется? Опыт? Сила мастерства? Взгляд на мир?
А, возможно, и то, и другое, и третье. Мы с тобой тоже, в конце концов, не близнецы. Хоть и похожи – в некотором смысле.
Почти всеми твоими текстами так и тянет любоваться, вот какими они у тебя получаются. Они гордые, решительные и не боятся никого и ничего. Никакая критика не выдерживает их, даже самая крючкотворная, гнусящая что-то про «онтологически незавершенный и неустойчивый мир» и «бихейвиористский кретинизм героев».
Они похожи на пустыню с песком чистейшего золота, ослепительным солнцем и бескрайним небом, настолько синим, что смотреть на него больно глазам – всем, которые не синие, разумеется.
Они похожи на огромных львов с золотистыми гривами, царственно ступающих по золотому песку, вздымающемуся из-под их лап.
Они похожи на стройных высоких людей с длинными волосами цвета солнца, которые взлетают, когда они запрокидывают голову, и лучи рады стегнуть их по всей длине, от корней до самых кончиков. Львы шествуют за ними покорными псами, а сами эти люди глядят на солнце как на равного, не моргая и не щурясь.
Потому что они сами рождены из солнца и в солнце. И какими бы ты ни пыталась их сделать – угрюмыми, темными, пугающими, отталкивающими, усложненными сверх меры – их свет продолжает гореть ровно и ярко.
Мои тексты – наверное – тоже мечтали бы родиться сильными, яркими и гордыми. Однако все это, столь ценное и желанное, они променяли на… свободу. Сомнительную свободу. Вот что показалось им самым заманчивым. А от свободолюбия до своеволия, как известно, - один шаг. Если не полшага. Вот только воли спокойно и терпеливо усидеть на одном листе, дождаться и дозреть до своей истинной красоты и гордости им как раз и не хватает. Они дергаются, кривляются и выворачиваются из-под пера, пытающегося их мало-мальски обточить. Они наперебой кричат о своей свободе недорисованными ртами, немедля соскакивают с бумаги уже на предпоследнем штрихе, не дожидаясь, пока будет поставлена хотя бы точка, и с каким-то ожесточением отряхиваются от остатков бумаги и сдирают ее со спин друг друга.
И что же в итоге получается из этого? Честно говоря, мало чего хорошего: получаются они. Поврежденные тем же самым пером по собственной неосторожности – хромые, калечные-увечные, косые, мелкие, трясущиеся и слабые. Какая уж тут, к черту, красота и сила… Они боятся света, боятся тьмы, боятся лишнего «ха» и глупого «ох» в свою сторону.
… или, может, это я сама не до конца понимаю и вижу их? Может, это только мне они видятся такими? И совсем ни к чему столь трепетно прижимать их к себе, укрывать от насмешек, летящих мне в спину, отогревать дыханием? Они, в общем-то, и сами могут неплохо постоять за себя… Некоторые из них, во всяком случае.
Это, конечно, не те – тихие, робкие, маленькие, втягивающие голову в плечи, они почти ничего не говорят, только смотрят на все и вся снизу вверху своими большими, чуть испуганными сверкающими глазами. Гм… я ошибалась. Если чего в них и есть прекрасного, так это глаза. Разноцветные, ярчайшие драгоценные камни – сапфиры, изумруды, рубины, алмазы, янтари, агаты… Единственное, чем успевается одарить каждого из них. Вот только люди не всегда смотрят им в глаза…
Да и те, другие тексты, которые не чета этим тихоням, отнюдь не на каждого из людей изволят рассияться своими глазами-драгоценностями; так, изредка и лукаво поблескивают ими, бесовскими угольками. И вообще, гораздо больше им нравится водить людей за нос. А если носы от них не воротят в негодовании – не прочь и за волосы потаскать. Такие вот наглецы; крутятся, вертятся, гаденько хихикают, сулят свою разгадку – и дразнятся воздушными поцелуйчиками, посылаемыми из зеркал и их отражений, тянут издевательски и приторно сладко, словно ириску: «Какойярааааазный! Авоттакойнепредсказууууемый!», и уворачиваются от понимания, выписывая гибкие восьмерки.
И ни я, ни даже само перо никогда не знает, что вывернется из-под него в следующий момент: застенчивый молчаливый ангелок или хихикающий вертлявый чертенок.
С ними мне нелегко. И им со мной, наверное – не легче. Однако ни тех, ни других я все же не подставлю под чужое перо. Не доверю чужим рукам, пусть бы они во мгновение ока исцелили их хромоту и кривобокость. Мне все-таки не нужно этого. А текстам, думаю, - и подавно.

@темы: Dancing with the Muse

---

Слова на стекле.

А июль, самый летний из...

А июль, самый летний из трех летних братцев-месяцев, опять выдался дождливым. Ну, или, скорее, каким-то меланхолично-плаксивым. Поскольку если настоящий дождь и не лил целыми неделями, то все равно, день за днем что-то откуда-то капало, моросило, накрапывало, однообразно набрякивало по подоконникам и водостокам, наутро везде оставляло лужи, днем прятало за мутно-серой пеленой солнце, стекало за воротник и хлюпало под ногами. От такой унылой и тягомотной погоды и весь мир казался укрытым за стеклом, которое сплошь запотело от чьего-то дыхания… Хоть последнее обстоятельство немного обнадеживало: если на стекло дышат – значит, за этим миром наблюдают? Значит, есть Кто-То, кому этот мир еще не до конца безразличен?...
«Отчужденность», - написали на запотевшем стекле.
В этот день дождило чуть сильнее и холоднее. Прохожие, подняв воротники, пораскрывав зонты, понатягивав капюшоны и стараясь не смотреть друг на друга, спешили по домам. Или по делам, чтобы потом уж – как можно скорее по домам. Погода – дрянь, и жизнь по такой погоде – тоже. А тут еще какая-то мелочь под ногами хнычет…
«Боль», - написали на запотевшем стекле.
Вообще-то, справедливости ради, девчушка хныкала не у кого-нибудь под ногами. Напротив, она специально, дабы никому не мешать (и чтобы не мешали ей), выбрала лестницу какого-то черного хода, куда даже никто не посмотрит. Примостилась на ступеньке бездомным котенком и плакала. В свое, что называется, удовольствие. Дождь, вымочивший ей всю курточку, казался малышке даже кстати: она ведь обещала себе быть взрослой и никогда не плакать. А тут, раз уж совсем не удержаться (ну хорошо, последний-то раз в жизни можно?), можно все будет спихнуть на погоду. Ведь если не разобрать, от чего лицо мокрое – от слезинок или от дождинок – это не считается, правда? И если не расслышать всхлипов из-за шума шин по мокрому асфальту – это не считается тоже.
Сама-то девочка прекрасно знала, сколько и отчего она плачет. Ей причинили Зло. А зло, к слову сказать, было не то что бы большим – мелким, обыденным таким, кухонным. Из семейства тех зол, которые любой из нас делает любому из нас чуть ли не по три раза в день и не замечает этого в силу незначительных размеров самого зла. Но тогда девочка еще не подросла как следует. Она была маленькой. И потому зло было для нее Большим.
Вспомнилось, как все гадко и обидно получилось, и что сейчас она сидит на грязной лестнице, продрогшая, промокшая, уставшая, и еще слезы все никак не кончатся, и что во всем мире до нее никому нет дела – и из глаз хлынуло с новой силой. Девчушка медленно потерла их и без того мокрым рукавом, всхлипнула несколько раз… а когда отняла руку от лица, то увидела над головой край чьего-то большого ярко-красного зонта. «Как герань», - почему-то подумалось девочке. На фоне серого неба он вспыхнул неожиданно и даже как-то странно.
«Встреча», - написали на запотевшем стекле.
Так получилось, что в этот момент по переулку шла не кто иная, как Рем Сейврем. То есть, на тот момент она, конечно, ни для кого не была никакой Рем, а была Анжелой Сверчковой, окончательно расклеившейся и спешащей с работы домой, под теплый плед, с горячим чаем с медом и лимоном и аспирином.
А Рем Сейврем остановилась и раскрыла над девчушкой зонт. И сказала с мягким укором:
- Эх, малыш-малыш, ну что же ты делаешь? Посмотри, ты заплакала нам всю улицу – вон какие лужи! Ох и нахлебаются сейчас воды мои туфли… Ну разве ж так можно?
- А так, по-твоему, - можно?! – крикнула малышка со слезами на глазах, - Разве можно выгонять человека из дома, который считается общим для всех! Разве можно унижать того, кто доверяет! Разве можно с насмешкой отпихивать того, кто всего лишь хотел подружиться!
- Нельзя, - серьезно покачала головой девушка, - И отказывать человеку в больничном тоже нельзя. Видишь ли, малыш, сейчас многое из того, что «нельзя», в мире превращается в «можно». Мне кажется, ничем хорошим это не кончится.
- Мне тоже.
Девочка задумчиво тронула пальцем спицу зонта, словно котенок лапкой клубок. Зонт завертелся алым кругом.
«Надежда», - написали на запотевшем стекле.
- Ну, да что-нибудь придумаем, - Рем простуженно кашлянула и протянула девчушке руку, - А сейчас идем-ка.
- Куда? – не поняла малышка.
- Уф, ну для начала – выздоравливать. Думаю, это нам обоим не помешает. А потом – мы будем строить вместе новый дом. Набросаем нехитрый чертежик на новый, белый-белый и чистый-чистый лист – и построим. И никто никого не будет гнать из этого дома, никто ни над кем не будет насмехаться и злословить. Мы только чуть-чуть постараемся. Все вместе.
Малышка с сомнением поерзала на своей ступеньке. Ей казалось, она здесь недосидела. Недоплакала. Недожалела себя. Но вместе с тем в теплых карих глазах Рем золотилось такая уверенность и такая решительность, что один их взгляд внушал даже не надежду - веру в то, что все будет именно так, как она говорит. И не иначе.
- Ну же, - Рем ласково потеребила малышку за плечо, - Если мы останемся здесь – кто же построит этот новый дом? Никто не начнет строить его за нас. Правда?
- Правда! – звонко и весело воскликнула малышка и ухватилась за протянутую загорелую руку девушки.
«Опыт», - написали на запотевшем стекле.
«Пррравда», - мурлычущим эхом отозвалась зеленоглазая мудрая кошка, откуда-то с теплого сухого подоконника недалекого будущего. Она была довольна тем, как все закончилось. И все же, в оглядке на тот дождливый день и мокрого котенка на лестнице, кошке порой становилось немного жаль. Жаль, что она еще тогда не показала недотепе, как следует выпускать когти, которые, черт же возьми, существуют в лапках не для украшения.
Чтобы сразу вцепиться обидчику в лицо вместо того, чтобы рассусоливать всякие дурацкие компромиссы, попытки примирения и всепрощения.
Чтобы от души полоснуть так небрежно и недальновидно отталкивающие ее руки. На вечную и светлую память.
Чтобы не лезть к этому миру обниматься, а драть его на ленточки, изо всех сил драть когтями, пока не вырвешь себе кусок посочнее.
Смолоду надо учиться таким вещам. Пока в душе не расцвело пустоцветом благородство и не повылезали принципы.

@темы: Dancing with the Muse

---

Джек...

06.04.2011 в 08:42

Пишет  Княгиня_трамвая:

Возвращение Джека-Из-Тени

Чем-то это было похоже на гадание. Большой палец отогнул упругий ворох страниц за уголок, и они начали быстро мелькать одна за другой с тихим шелестом, а когда наконец остановились...
"Ты, наверное, мой единственный друг, - сказал Джек. - У тебя нет ничего, что мне хотелось бы украсть. У меня нет ничего, что тебе было бы действительно нужно".
Да, роман теперь выглядел иначе, чем N лет назад. Хотя в нем все по-прежнему друг друга ненавидели. И любили. И играли в жестокие игры для сильных. И не ведали ни жалости, ни милосердия к побежденному. И просили прощения в конце концов. Княгиню настолько увлекло чтение, что она даже пропустила мимо несколько переводческих косячков. Сама, в конце концов, открыла произведение на русском языке, которое положено прочесть в оригинале. Но не успела она закрыть последнюю страницу, а уже знала, что Джек придет. Сегодня и сейчас. Придет по коридору из ее старых и новых впечатлений. И придет еще потому, что она неосознанно шепнула его настоящее имя. А Джек всегда услышит, если его имя произнесли в тени.
И действительно, в окно трамвая втиснул свою длинную любопытную шею свет фонаря. Мужчина, который обычно курит у окна, поморщился от ударившей в глаза вспышки, а его тень, легшая на стену, повела себя очень странно. Несколько раз поерзала по гладкой поверхности, будто устраиваясь на ней поудобнее, а потом вдруг нырнула в сгустившийся мрак, после того, как трамвай миновал фонарь. Все произошло слишком быстро для того, чтобы человеческий глаз успел это заметить и изумиться или же испугаться, или то и другое одновременно. Спустя минуту из тени вышел человек... Нет, правильнее будет сказать, - выходил. Потому что сначала мрак отпустил из своих объятий его кожу (человек был бледен, как новая луна): руки с красивыми кистями и чуткими пальцами, скуластое лицо; за ними - застегнутую наглухо куртку и штаны темно-кирпичного цвета. На уровне пояса тускло блеснуло оголовье меча. Тихо прошуршали полы плаща. Только когда человек подошел поближе, стало видно, до чего он высок и худ. Его волосы стали гораздо темнее, могло даже показаться, что они - все тот же ниспадающий на плечи мрак: такие же густые и такие же темные. И глаза человека - ложбинки, которые ночной дождь заполнил водой.
- Давно сменил тело? - обратилась к нему Княгиня, забыв про приветствие. Удивиться она тоже не посчитала нужным; конечно, если бы из тени на стене появился кто-нибудь другой, впору было паниковать, кричать и звать проводницу. Но больше никто, кроме Джека, не захаживал в гости таким вот образом.
- Лет тридцать с лишним назад, - ответил Джек. Он тоже решил опустить традиционный у смертных ритуал приветствия со всеми "Привет", "Вот так встреча" и "Какая радость видеть тебя снова". То, что они сейчас оба ощущали, вряд ли было радостью долгожданной встречи, хотя витало где-то около этого. Легкое удивление его новым обликом, какое-то вроде бы... успокоение от того, что сейчас он перед ней, живой и здоровый, - вот и все, что можно прочитать в ее глазах. Усталость и тяжелый груз, сваливающийся с плеч после долгой изнурительной дороги, - вот и все, что можно прочитать в его глазах.
Княгиня еще раз оглядела его с ног до головы: - Если бы мы встретились до конъюнкции, я сказала бы: "Явился из царства Тьмы во всей своей красе". Но поскольку конъюнкция свершилась уже черт знает когда, во всей красе ты явился...
- Есть один такой мирок, неподалеку от вашего, - Джек чуть улыбнулся, - О нем не написано книг, потому что практически никому неизвестно о его существовании - но там... неплохо.
Даже будучи во всем подобным смертным, Джек все еще обладал той самой Силой, которую люди называют "сверхъестественной", и умел многое из того, чего они уметь не могут. И, конечно, распоряжался всем этим в свое удовольствие.
Или, может, в ней опять заговорила зависть?
- Сегодня хорошая ночь, - Джек хозяйским жестом открыл окно и закурил сигарету. Дым, за полсекунды до того, как его снесло ветром, успел свиться в причудливый узор, - Вообще не думал, что когда-нибудь скажу такое, но ночь - она сама по себе чудесней всех сокровищ царства Тьмы.
- Значит, ты не жалеешь о том, что создал этот мир?
- Тебе не кажется, - Джек кисло улыбнулся, - что уже поздновато о чем-то жалеть? К тому же, новый мир создал не я, если уж на то пошло. Скорее, это он вырос назло мне, на такой золе, на какой не взошел бы даже самый живучий сорняк.
- И тем не менее, ночи здесь такие замечательные, что ты возвращаешься и возвращаешься и ничего не можешь с этим поделать, - Княгиня одарила собеседника своей самой очаровательной улыбкой.
Джек не ответил на нее: - Ты же сама звала меня.
- И только-то? Как все просто, хех...
- Но ты звала очень настойчиво и тревожно. Я подумал, с тобой что-то случилось.
- А, это..., - Княгиня покосилась на лежащую обложкой вверх книгу, - Я читала.
- Ты думаешь слишком громко и неосторожно, когда читаешь.
Этого Княгиня не стала отрицать. Да, громко и забывая о всякой осторожности. Ну что ж, в этом она находила свое удовольствие. Потому что чувствовала себя свободной, как никто другой. А ради такой свободы... можно было пойти на риск, даже если когда-нибудь из тени к ней, услышав эти мысли, явится кто-то другой.
Трамвай проехал мимо еще одного фонаря. В салон скользнула квадратная тень от оконной рамы, тень от стакана отпечаталась на поверхности стола. Тень Княгини разлеглась на полу, словно сытая кошка, и Джек, воспользовавшись моментом, шутливо взбил ей волосы. Сам он, понятное дело, тени не отбрасывал.
Некоторое время ехали молча. Ночной холодок щекотал кожу, чувствовался запах тины: должно быть, проезжали мимо запруженных речек.
- Так откуда ты вернулся? - вдруг заговорила Княгиня, словно возобновляя прерванную на полуслове беседу.
- Я же говорил, тот мир все равно тебе незнаком...
- Я не об этом, - отрицательно качнула головой Княгиня; рассеянно, казалось бы, блуждающий взгляд Джека ей определенно не нравился, - Откуда ты вернулся, прежде чем обрел новое тело?
- И насколько это для тебя важно?
- Ты знаешь насколько.
- Тогда - из преисподни, - процедил наконец Джек с интонацией "довольна? ну так подавись!". Ложь эта хитрая девчонка все равно распознавала с удивительной легкостью, хотя суровая правда порой огорчала ее не меньше. Но лгать ей - все равно что быть пойманным за руку при краже, а потом еще и заключенным в световой круг: ну очень неприятно.
- Чудесно. Из преисподни, значит. Уже третий по счету раз, - голос Княгини казался холоднее ночного воздуха, - Джек, если это все, зачем тебе нужна душа, и ради ее блага ты не можешь лишний раз хоть немножко постараться, то лучше бы тебе было снова выбросить этот бесполезный невзрачный камешек.
- Моей душой мне позволь распоряжаться самому, - отрезал собеседник, его глаза недобро блеснули; острые концы лунных серпов, угрожающе показавшихся над гладкой поверхностью пруда. Княгиня заметила это, но взгляда не отвела. Джека выдавала поза: скрещенные и прижатые к груди руки, как будто в боязни потерять что-то дорогое и сокровенное.
- Я не ослышалась? "Распоряжаться" Ну конечно. Для тебя душа - вещь, все тот же камешек. И что с того, что теперь он в дорогой оправе висит у тебя на цепочке? Всего лишь средство, ключ Кольвиния, которым ты теперь отпираешь не двери к могуществу мира, а двери к бессмертию - бесконечному множеству жизней, каждую из которых можно прожить как тебе только вздумается. Ради такой великолепной цели сгодится все, чему бы не подвергалось средство, да? Но Кольвинию ты однажды уже потерял, помнишь? Так же легко можно потерять и душу. Где-нибудь там, в преисподне. Тебя обманут и украдут ее, Джек. Да еще и выставят на посмешище: удалось обокрасть самого искусного вора в мире!
- Замолчи! Даже и не заикайся о том, чего не понимаешь! - раздраженно прошипел Джек. Княгиня благоразумно умолкла: удар достиг цели, а дразнить его дальше не имело смысла. К тому же по-настоящему разозленного Джека она, откровенно говоря, побаивалась.
Их молчание делало воздух до того густым и тяжелым, что даже вдыхать такой приходилось с опаской и неохотой. Не глядя на собеседницу, Джек поигрывал крышкой зажигалки, подцепляя ногтем, то поднимал ее, то опускал.
- Никто и не говорит, что мне в радость там оказываться, - произнес он тихо после двенадцатого щелчка, - Хоть это и не Навозные Ямы Глива, но тоже неприятное место, поверь. Как раз настолько, чтобы не желать попасть туда снова.
Княгиня не прерывала ни одним словом.
- Да и в пытках эти ребята знают толк. Ты не представляешь, сколько раз я заново проживал там свой последний день в царстве Тьмы. День, когда погибла Айвин. Когда рухнул Шэдоу-Гард, - голос Джека не дрогнул ни разу, и только по движениям большого пальца, полирующего серебристую узорчатую поверхность зажигалки, можно было догадаться, как нелегко ему даются слова, - И когда я обрел свою душу... ну, или душа обрела меня, мы так до сих пор и не решили. Может, если бы этого не произошло, мне бы не так запомнилось то ощущение конца. Абсолютного и неизбежного конца. Когда я был твердо уверен в том, что это - последние секунды моей самой последней жизни. И единственное, что произойдет после этого - ничего. То есть я не спасусь и не попаду в Ямы Глива, а просто... исчезну, как будто никогда и не существовал. Сейчас-то я и представить себе этого не могу, но тогда, помню, сразу же поверил.
Пальцы Джека наконец оставили зажигалку в покое. Он оперся ладонями о столешницу, чуть запрокинул голову, глубоко вдыхая воздух пополам с остатками табачного дыма - а на выдохе вдруг коротко рассмеялся, будто и впрямь вспомнил что-то забавное:
- Вот только никакого конца не случилось! Потому что... потому... как бы это объяснить... В общем, потому что в Тени к тому времени уже существовала Джейн Сумеречнорожденная. Не день и не ночь, не тьма и не свет. И существовала ее память. Коридор из воспоминаний, путь к возрождению и новой жизни. по окторому я прошел тогда и прохожу снова.
Княгиня прикрыла глаза, прислушиваясь к теплу. зазвучавшему в голосе Джека и предназначавшемуся ей, как ни странно. Но до чего приятно...
- Вот кто бы еще избавил меня от очищения Светом перед каждым возрождением..., - Джек вздохнул.
- "Свет заставил вспомнить всех, с кем дрался и грешил, он заставил вспомнить каждый шаг бунтующей души"? - машинально процитировала Княгиня.
- Вроде того, - Джек поморщился, - А это больно, знаешь ли.
- Могу представить. Особенно когда появилось, чему болеть, - Княгиня ласково провела рукой по его груди; любезность за любезность, - Береги ее, Джек. Не калечь и не терзай понапрасну своей лютой ненавистью. Иначе когда-нибудь ее могут отнять, решив, что ты недостоин такого сокровища...
- Ты не понимаешь, - Джек отвернулся к окну, - Моя ненависть - она та же Сила и Искусство. От этого не отказываются так просто.
- Сила тоже бывает разной. Твоя сила - это разрушенные города, срезанные горы и сожженные леса.
- Если бы не было разрушения - не было бы и мира, в котором ты живешь.
- Но ты потерял дорогих тебе людей и свой дом. А этот мир на сотавленном тобой прахе вырастила другая Сила. Не твоя.
- Созидание и разрушение творят одни и те же руки, - у Джека и в мыслях не было уступать, - И лучше не говори со мной о вреде ненависти. Я же знаю, ненавидеть ты умеешь не хуже меня.
Княгиня опустила глаза.
- Вся твоя беда в том, - продолжал Джек, - что свою ненависть ты воспринимаешь не как Силу, а как порок, от которого надлежит избавляться. Вместо того, чтобы ненавидеть и мстить, справедливо и жестоко воздавая по заслугам, ты начинаешь сомневаться, метаться, изводить себя. И все потому, - Джек иронично хмыкнул, - что тебе досталась какая-то слишком трепетная и малахольная душа. Я наблюдал: одна злая мысль, одно жестокое желание - и она уже трясется и плачет, причитая: "Ах, не надо! Пожааалуйста, остановись!" Я и то давно наловчился договариваться со своей.
- Сделок с совестью не заключаю, уволь, - тихо проговорила Княгиня, не подымая глаз.
- Прямо беда с такой истеричкой, - продолжал Джек как ни в чем не бывало. Он подошел ближе, почти не прикасаясь убрал несколько прядей с лица Княгини, - Но я мог бы научить ее , как стать сильной...
- Нет уж, благодарю, - Княгиня отступила на шаг - в тень, - Хоть ты и мой брат, Джек, но я совсем другая. И Сила моя - в другом. А от моей души лучше держись подальше.
Из темноты ее глаза сверкнули всего один раз, но достаточно предупреждающе и грозно. Джек вскинул обе руки в примирительном жесте.
- ... Чем ты сейчас занимаешься? - спросила Княгиня после того, как оба они отмолчали положенное совсей серьезностью.
- Ты о... А, ну... Все тот же Джон Шейд, доктор философских наук. Читаю лекции в Оксфорде, руковожу закрытыми семинарами для тех ,кто хоть чего-то смыслит в оккультизме. Ну, а в свободное время - подворовываю то тут, то там. Так, для развлечения и чтобы не терять навык. Ну-ну, брось хмуриться! - фыркнул он, поймав неодобрительный взгляд Княгини, - К тому же, красть у ваших людей совершенно нечего, по большому счету. Нищие из Сумеречных земель и те казались побогаче.
- Правда? Так уж и нечего? - Княгиня склонила голову набок.
- Почти нечего, - Джек смерил темноту за спиной Княгини задумчивым взглядом, - Есть такие любопытные и редкие вещицы, которыми приятно было бы обладать. Но с ними все время возникают какие-то трудности: то нужно, чтобы тебе эту вещь отдали, а по-другому ее не получишь, то ее обязательно нужно с кем-то разделить, а то она и вовсе может оказаться чем-то совсем другим... Сложно, в общем, - со вздохом закончил Джек.
Его взгляд упал на переплет книги, которая так и лежала на столе.
- Ну конечно. Те, кто вспоминают обо мне, всегда будут вспоминать и об этом писаке тоже, - он поднял книгу двумя пальцами за странички.
- Благодаря "этому писаке" о тебе вообще узнали! - Княгиня возмущенно забрала у него томик Желязны, - Тебе что, мало прозвищ? Хочешь прослыть еще и "Джеком Неблагодарным"?
- Мало ли как можно называть человека, - Джек равнодушно пожал плечами, - Ух ты, а это кто?
Княгиня улыбнулась: по иронии судьбы, под книгой Желязны, словно задремавшая сестрица, оказалась книга Пехова "Крадущийся в тени".
- Знакомься: Гаррет-тень, мастер-вор из мира Сиалы, - представила его Княгиня чуть насмешливо.
- Ничего не слышал ни о Гаррете, ни о какой-такой Сиале, - заявил Джек, - А этот вор - он что, тоже владеет Силой? Или Искусством?
- Скорее, ему просто везет. Хотя свое дело он знает.
- Хм, удача для вора, конечно, тоже важна... А Тень знает его?
- Джек, если бы не знали тебя, его тоже никто никогда бы не узнал. Это ты хотел услышать?
- Само собой. С полуслова понимаешь, - самодовольно осклабился Джек, - Тем более что все так и есть.
- А мне всегда было любопытно, - Княгиня посмотрела на него снизу вверх, - Если бы судьба столкнула вас на узкой дорожке, кто вышел бы победителем?
- Я, конечно, - не задумываясь, ответил Джек.
- А если бы вдруг Гаррету повезло больше?
- Тогда не знаю... Скорее всего, Сиала увидела бы те же разрушенные города, срезанные горы и сожженные леса, - Джек улыбнулся той самой улыбкой, от которой у Княгини всегда шел мороз по коже.
Тени из углов вагона начали одна за другой стягиваться под его плащ (как когда-то стаи летучих мышей в складки плаща Повелителя Нетопырей), постепенно сплетаясь в одну сплошную тень - самую темную и самую непроницаемую. Джек запахнулся в нее на манер мантии.
- Уже уходишь, Джекки-Тень? - спросила Княгиня, сама удивившись той легкой грусти, которая прозвучала в ее голосе.
- Да. Мне действительно пора.
- И когда же я увижу тебя снова...
- Как только позовешь. Как только позовешь, Джейн, - ответил Джек-Из-Тени, полуобернувшись, - Тебе стоит лишь вспоминать и звать меня почаще. Когда станет одиноко. Когда станет страшно. Когда понадобится Сила, от которой вспыхивает целый город. И потом, я..., - Джек замолчал на минуту, обдумывая свои слова, будто взвешивая их на точных невидимых весах, - К тебе я хотел бы возвращаться, Джейн-Из-Сумрака.
Княгиня изумленно моргнула пару раз: она и не заметила. как он исчез! Вот уж кого Тень по-настоящему любит и ревнует даже к своей дочери. Впрочем, прощаться друг с другом они тоже не собирались: этот ритуал нравился Джеку еще меньше.
На своей полке заворочалось и тихонько застонало Готессо.
- Он уже ушел? - вдруг спросило оно отчетливым шепотом, как будто и не думало спать все это время.
- Ушел, - Княгиня осторожно заглянула в лицо существу; нет, похоже, Готессо все-таки говорило с ней сквозь сон, - А что?
- А ничего. Но рядом с таким человеком даже я начинаю бояться темноты, - пробормотало Готессо и притянуло колени к подбородку.

Несколько столетий спустя

- Въедливая сучка.
"Спятивший мудак", - не преминула бы ответить я в другой раз. В другой. Но не в этот. Потому что в этот раз Джек держал меня за плечи, не наоборот. Руки вора - они на то и руки вора, а не дровосека, чтобы быть негрубыми, ловкими и чуткими - ну просто мечта всякой любовницы. Однако вцепиться своими замечательными руками Джек умел почище разозленного кота, еще и сжать так, чтобы сделалось и больно, и страшно, а со стороны походило бы на дружеское приобнятие.
И взгляд он тоже умел всадить мастерски, железным крюком - не сморгнешь и глаз не отведешь. Остается только стоять, смотреть и чуть кривиться от впившихся в плечи пальцев. И гадать, научился ли Джек сворачивать шеи таким своим взглядом или пока нет.
- С душой было как-то проще, - сообщает Джек спокойным, даже будничным, пожалуй, тоном, всю злобу из которого, видимо, выпил взгляд, - Скатать в круглый камешек, размахнуться посильнее - и забросить подальше, куда-нибудь в Ямы Глива. Вместе с бесконечными укорами, упреками черт знает в чем, сомнениями на пустом месте... А знаешь... Может, мне и тебя превратить в такой же камешек? - в глазах Джека показалась до того безумноватая искорка, что я беспокойно пошевелилась, как бы проверяя, не начало ли и правда где чего каменеть, - И забросить в Ямы Глива? Вот только и оттуда ты, боюсь, выкарабкаешься как-нибудь.
- Ты переоцениваешь мои способности, - негромко фыркнула я.
- О нет, скорее, недооцениваю, - процедил Джек, - Ну так что, понадобится место понадежнее Глива? Может, Тень моей памяти сгодится?
- Нет уж, - поморщилась я, - В Навозных Ямах и то почище будет.
- Не смей, - тон Джек превратился в оглушительный шипящий шепот, - указывать мне, что делать, попрекать каждой мелочью... смотреть такими грустными глазами и говорить "Ты меня очень огорчаешь" - и ты никогда не узнаешь, что это за место.
Черт, он точно оставит мне синяки на коже.
- Будь по-твоему, Джекки-Тень, - я опустила глазки, показывая, как все будет чинно-чинно, послушно-послушно, - Никто отныне не будет указывать тебе, что и у кого следует красть. Никто не будет попрекать тебя теми, кого ты обманул, предал или убил. Я больше... Я больше не буду "огорчаться".
- Зачем ты пытаешься меня перековать? Я все равно останусь тем, кто я есть!
- Я? Да что ты. Джек, я ведь даже не Душа. У меня и за собой немерено грехов.
- Знаешь, я тоже об этом подумал!
- Но я, в отличие от некоторых, осознаю их как грехи и не пытаюсь выдать за добродетели.
- Да прекратишь ты...
- Помилуй, Джек, я уже прекратила. Пожалуйста, погань свою жизнь так, как тебе только вздумается. Без меня. Всегда ведь дана еще одна жизнь, верно? И еще одна, и еще одна, и еще одна, и еще и еще и еще и еще и еще и еще... И целая уйма жизней, которые можно прожечь так, как тебе хочется. Не заботясь ни о чем. Душа - вот твой ключ Кольвиния, ключ к постоянному перерождению, к началу каждой новой жизни - с чистого листа... К прощению. Вот только...
Руки Джека выпустили меня так неожиданно, что я с трудом удержалась на ногах.
- Наградила ж Тьма сестричкой, - произнес он, уже отвернувшись. Не озлобленно, но как-то устало. Словно осознавая, что никуда я от него не денусь. И выберусь не только из Глива, но даже со дна Преисподни, если понадобится.
И... наверное, он так хотел. Чтобы я уловила в его голосе это невнятное, ускользающее чувство: как ему нужно видеть мои грустные глаза и слышать тихое "Ты меня очень огорчаешь".
- Катись ты к черту, сумеречнорожденная, - уходя, безразличным тоном бросил Джек на прощание.
- Как скажешь... ЭвилДжек, - вернула я любезность ему в спину, с удовлетворением отмечая, как он при этом дернулся. Словно бы примерещилось лезвие топора, от которого пахнуло не то вонью нечистот Глива, не то серой Преисподни.
Хорошее движение. Полезное для Джека. Потому что, говорят, - хорошо сбивает спесь.

@темы: черновики

---

Мысли.

Бывают мысли - жесткие, шершавые, чуть-чуть пахнущие смолой, как древесная кора. Но - крепкие. Такие словно сами выбирают себе головы, неторопливо, основательно. А выбрав - залетают туда крохотным семечком вместе с ветром. Только ветер улетает, а семечко укореняется в голове, потом само разрастается через некоторое время, буйно и сочно разветвляется,шумит по ночам темно-зелеными волнами из тысячи листочков или иголочек. Иногда - цветет. Иногда - роняет к ногам краснощекие яблоки. Или чего еще.

Бывают мысли - гибкие, подвижные, все время куда-то стремящиеся. И всегда свежие по самой своей природе. Как вода. Такие могут легко обмануть своей податливостью и тем, как запросто они принимают форму сосуда, в который втекают. Они словно обещают, что больше ты никогда не будешь знать жажды и что никогда более цветущий заливной луг не превратится снова в пустыню. Но когда пытаешься поймать их искрящийся поток - убегают сквозь цепко сжавшиеся пальцы. Оказывается, вовсе и не про твою голову они текли. А куда-то неизвестно куда. Туда они текут и сейчас, едва слышно позванивая льдинками и дразнясь поблескивающей чешуей рыбок.

А бывают мысли - как птицы. Замечтавшись, и не замечаешь, как такая уселась к тебе на плечо: не то что бы слишком крупная, легонькая, так что почти и не ощущаешь ее уцепившихся за тебя коготков, не слышишь клокочущей в пернатом горлышке трели. Хорошо. Стой так и дальше. Не шевелись. Не замечай. Или изо всех делай вид, что не замечаешь ее. Потому что стоит тебе только чуть повернуть голову в ее сторону, протянуть… нет, даже подумать, что хорошо бы протянуть руку и погладить ее перышки, как птица тут же упархивает. И оставляет тебя наедине с ощущением какой-то колоссальной потери. Но таково положение дел. Всегда и всем почему-то хочется поймать птицу. Потерять ее с плеча. А потом долго-долго стоять в чистом поле, запрокинув голову, и глядеть сквозь небесную синь. Так ждут следующую птицу.

Вот только они очень редко садятся на плечо. Не любят таких игр, наверное.

@темы: Dancing with the Muse